Молодой русский вспомнил тогда презрительный взгляд, которым баронесса взглянула на Армана, и сказал себе:
— Теперь настал мой черед. Маркиз занял мое место, как я когда-то занял место Армана, но, клянусь святым Николаем, покровителем русских, я отомщу и убью этого человека!
Он вскочил на лошадь и попытался догнать уехавших, но они были уже далеко.
Кабан, выгнанный из берлоги, мчался, окруженный собаками. Только час спустя граф Степан выехал на опушку леса и увидал в четверти мили маркизу и баронессу, быстро мчавшихся вперед.
Измученный и обессиленный кабан стоял, прислонясь спиной к дикой груше, росшей посреди засеянного гречихой поля, и приготовился храбро отразить нападение собак.
Граф понял, какая ужасная драма должна была разыграться, и, пришпорив лошадь, помчавшуюся с быстротою ветра, в несколько минут догнал охотников. Баронесса, презирая опасность, уже направила свою лошадь в сторону кабана, который клыками раздирал наиболее смелых собак. Пришедшее в ярость животное, с налитыми кровью глазами, устремилось на лошадь. Граф понял опасность, угрожавшую неблагоразумной амазонке, и решился встретить кабана раньше баронессы; он решился пожертвовать жизнью для спасения той, которую любил… Но Гонтран успел уже предупредить его. Одним прыжком маркиз очутился в десяти шагах от кабана и, с ножом в руке, приготовился встретить его. Ошеломленный граф услыхал вопль ужаса, рев зверя и крик торжества.
Он увидал баронессу, покачнувшуюся от волнения на седле, кабана, распростертого на земле, смертельно раненного в плечо, и Гонтрана, наступившего на него в позе победителя.
Граф опоздал, и ненависть его достигла крайних пределов.
Четыре часа спустя темная ночь окутала старый замок Керлор; ночь была теплая, лунная, июльская, насыщенная резким запахом, который нес с собою морской ветер.
Блестящее и изысканное общество наполнило мрачный замок, обыкновенно молчаливый и унылый после кончины последнего барона Болье, а теперь внезапно оживившийся по мановению палочки двадцатилетней волшебницы. Все окрестное дворянство получило приглашение на бал, которым молодая баронесса Сент-Люс начала свою жизнь в деревне; в большой столовой старого замка за столом сидели пятьдесят приглашенных, а в тени парка, ярко освещенного, танцевала толпа, восхищенная непрерывно сменявшимися развлечениями.
Гонтран и баронесса Сент-Люс были царями праздника. Маркиз, спасший неосторожную амазонку, сделался, благодаря своему подвигу, кавалером царицы бала. Гонтран, начавший ухаживать за нею, увлек баронессу и заставил ее совершенно забыть графа Степана.
Бродя одиноко в одной из темных аллей парка, благородный москвич, снедаемый позором своей оплошности, искал предлога придраться к сопернику и убить его или самому пасть от его руки. От страшного волнения глаза графа сверкали, и он впивался ногтями себе в грудь, слушая обаятельные звуки долетавшего до него вальса: наконец, когда волнение графа достигло крайних пределов, он неожиданно направился на лужайку к танцующим. Баронесса Сент-Люс танцевала с Гонтраном, как некогда в Париже с графом на глазах у раздраженного Армана.
Граф, бледный, как смерть, ждал, пока смолкнет оркестр и Гонтран проводит баронессу на место. Он сделал шаг по направлению к маркизу, и тот, догадавшись, в чем дело, вышел из круга танцующих и беспечно направился в одну из уединенных аллей парка.
Граф пошел за ним и догнал его.
— Милостивый государь! — окликнул он Гонтрана.
Тот обернулся и поклонился.
— Вы все уединяетесь, милостивый государь, — сказал он с полнейшим равнодушием, что еще более взбесило молодого русского, — хотя этот праздник восхитителен!
— Вы находите? — насмешливо спросил граф Степан.
— На вас трудно угодить, — простодушно заметил Гонтран, — если вы не соглашаетесь с этим.
— Мне действительно трудно угодить…
— Ну, что ж! — спокойно продолжал маркиз, прекрасно знавший, что самое верное средство рассердить человека — это не замечать, что он рассержен. — После ваших петербургских балов наши скромные бретонские празднества, конечно, кажутся вам жалкими.
— Нисколько.
— В таком случае я не знаю, чем объяснить ваш скучающий вид.
— Здесь есть лица мне антипатичные, — надменно сказал граф.
— В самом деле?
— Вы, французы, называете эти лица отвратительными!
— Честное слово, милостивый государь, — сказал Гонтран, — мне хотелось бы узнать, кто они такие…
— Это очень нетрудно узнать вам, милостивый государь.
— Вы думаете?
— Пойдите в замок и посмотрите на себя в зеркало. Гонтран ожидал такого ответа. Он сделал шаг назад и холодно посмотрел на графа.
— Вы нахал, милостивый государь! — проговорил он, отчеканивая каждое из этих слов.
— Очень может быть. Маркиз пожал плечами.
— Вы, может быть, обиделись уроком, который я дал вам по части охоты.
— Может быть, и так.
— И вы желаете, чтобы я дал вам еще урок на шпагах.
— Очень буду рад.
— Хорошо! — сказал де Ласи надменным тоном. — Надеюсь дать вам его после бала.
— Отчего же не сейчас?
— Да просто оттого, что я имею успех у баронессы и хочу позаботиться о дальнейшем.
Последние слова окончательно вывели графа из себя.
— Милостивый государь… — прохрипел он, — я люблю баронессу Сент-Люс.
— И я так же, — спокойно заметил маркиз.
— Но она любит меня, — продолжал с отчаянием русский.
— Она полюбит меня, — возразил Гонтран, — каждому свой черед; так водится всегда.
— Возможно и это.
— Или я вас убью, или вы меня!