Арман мог любоваться садом, откуда дул легкий ветерок и доносился приятный аромат; он слышал, как чирикали птички в листве, смешивая свое пение с общей гармонией природы. За садом и стеною взору раненого открывался обширный горизонт в сторону Пасси; там были разбросаны группы беленьких домиков, сады, аллеи, дворцы тянулись по обоим берегам Сены, начиная с моста Согласия вплоть до Отейля. Вся эта картина была позолочена заходящим солнцем, молчалива и сосредоточенна, как природа пред очами Бога.
— Ах, — прошептал Арман, — как я хочу поскорее выздороветь… как мне хотелось бы выйти на воздух!
— Скоро выйдешь, — сказал ему г-н Р., — терпение, друг мой!
— Сесть на лошадь, — продолжал Арман, — поехать в Лес…
Но при последних словах он вдруг побледнел.
— Нет, нет, — продолжал он. — Только не в Лес… там я могу встретиться с графом.
Раздался стук кареты; бледное лицо Армана вспыхнуло.
— Не Иов ли? — прошептал он.
Альберт де Р. бросился к окну, выходившему во двор: почтовая карета остановилась у решетки и из нее вышел человек высокого роста; орденская ленточка в петлице и застегнутое пальто обличали в нем бывшего военного. Несмотря на то, что де Р. никогда раньше его не видал, он тотчас же угадал, что это отец Армана. Это действительно был полковник.
Полковник вышел первый и подал руку баронессе Сент-Люс.
— Сударыня, — сказал он ей вполголоса, — не забывайте вашей роли. Я не могу заставить вас полюбить моего сына, но вы должны сделать вид, что любите его… вы получите вашего ребенка только этой ценой!
— Я повинуюсь вам, — ответила баронесса с покорностью рабы.
Краска, покрывавшая щеки Армана, сменилась смертельной бледностью, когда де Р. вбежал, крича:
— Арман, Арман! Ваш отец приехал…
Действительно, на лестнице раздались шаги, и ухо раненого уловило тяжелые и неровные шаги полковника.
Дверь открылась; Арман вскрикнул… Он увидал баронессу Сент-Люс, шедшую под руку с его отцом.
Друзья раненого, знавшие крайнюю надменность и жестокость этой женщины, были поражены, видя ее взволнованною, краснеющею, с опущенными глазами, подобною преступнице, раскаивающейся в своей вине. Она подошла к Арману, взяла его руки в свои и спросила его нежно и ласково:
— Как вы себя чувствуете, мой друг?
— Что это за человек! — прошептал Альберт, с удивлением смотря на отца, настолько сильного, что он сумел привести тигрицу, прирученную и обращенную в рабство, к изголовью своего сына.
Арман лишился чувств, но его обморок был непродолжителен, а доктор, видя, что он приходит в себя, шепнул на ухо отцу:
— Теперь, если эта женщина останется около него, он спасен.
— Она останется, — отвечал полковник.
Прошла неделя, затем месяц. Баронесса Сент-Люс не отходила от Армана ни днем, ни ночью. Счастье вернуло силы и жизнь раненому; он уже начал вставать и, опираясь на руку отца, спускался каждый день вместе с нею в сад. Там полковник уходил от них, оставляя их вдвоем. Баронесса не любила Армана, но она хотела вернуть своего ребенка и знала, что полковник не отдаст ей его до тех пор, пока Арман не выздоровеет. Она играла свою роль с добросовестностью истой комедиантки и наконец окончательно освоилась с нею.
Арман все еще любил ее.
Но вместе с восстановляющимся здоровьем к нему вернулись воспоминания о перенесенных им мучениях и вероломстве баронессы; тогда с ним произошла резкая перемена: начав с упреков, он дошел до ссор, и чувство его уже граничило с равнодушием. Полковник предвидел эту реакцию.
«Близится час, — размышлял он, — когда он возненавидит ее, а от ненависти до презрения один шаг».
Действительно, Арман начал упрекать баронессу; он со злобой и ревностью произносил имя графа Степана, а она опускала голову, думая при этом о своем сыне.
«Через неделю, — сказал себе однажды вечером полковник, — мой сын разлюбит эту женщину…».
И он был прав. Арман вспомнил все, что он слышал о баронессе; ему не для чего уже было рассказывать о том, что произошло в Керлоре; он презирал ее.
— Сударыня, — сказал однажды полковник баронессе в то время, когда Арман дремал, — вы только наполовину исполнили вашу обязанность.
Она вздрогнула.
— Это еще не все, — продолжал он, — необходимо, чтобы мой сын разлюбил вас. Он должен от вас самой узнать всю вашу прошлую жизнь.
— О, никогда! — вскричала она.
— В таком случае, — холодно произнес полковник, — вы никогда не увидите вашего сына.
Баронесса опустила голову, и слезы блеснули в ее глазах.
— Я повинуюсь, демон! — прошептала она.
Когда Арман проснулся, она встала на колени перед ним и сказала:
— Хотите, мой возлюбленный, чтобы мы удалились на край света, чтобы скрыть там наше счастье?
— Зачем? — спросил он нетерпеливо.
— Потому, что я хочу быть всегда и всюду с вами… тогда как в Париже…
— Ах, — сказал Арман с ревнивым гневом, — вы боитесь, конечно, скомпрометировать себя со мною, как с графом? Она опустила глаза и прошептала:
— Я не хочу, чтобы вы краснели за меня…
— Почему?
— Потому, что теперь всему Парижу известно о моем поведении…
И так как полковник, спрятанный за занавеской, устремил на нее повелительный взгляд, то она во всем призналась Арману.
Арман холодно выслушал ее, не прерывая, и по мере того, как она говорила, в нем происходила реакция, и отвращение, поднявшееся в его сердце, вырвалось наружу.
— Сударыня, — сказал он ей, когда она кончила свой рассказ и повторила свою просьбу уехать вместе с нею из Парижа, — идите к себе, и позвольте мне подумать до завтра. Я напишу вам.