Тайны Парижа. Том 1 - Страница 30

Сказав это, генерал ударил его по щеке перчаткой.

— Я барон де Рювиньи, — прибавил он.

— В таком случае, милостивый сударь, — отвечал незнакомец, бледный, как мертвец, — до завтра, ровно в семь часов, за Ботаническим садом. Я оскорблен и выбираю шпагу.

Затем, бросив визитную карточку к ногам генерала, он взял под руку человека с орденом и вышел из фойе.

Генерал поднял карточку, даже не взглянув на нее, и побежал к д'Асти.

— Шевалье, — сказал он, — я дерусь завтра утром, в семь часов, на шпагах; бой будет насмерть. Вы мой секундант. Не расспрашивайте меня и ни о чем не старайтесь узнать. Пусть эта страшная тайна останется между мной и моим противником.

Генерал де Рювиньи взглянул на карточку своего противника и прочитал: «Маркиз Гонтран де Ласи».

— Гонтран де Ласи! — вскричал он. — Сын лучшего моего друга, сын человека, спасшего меня три раза от смерти. Ах!..

Генерал зашатался, как человек, которого поразил удар грома, и оперся на д'Асти, чтобы не упасть.

— Пойдемте, — прошептал он хрипло, — пойдемте… Я боюсь сойти с ума!

XVII

В то время, как генерал уходил из театра под руку с шевалье д'Асти, Гонтран де Ласи — это действительно был он — тоже вышел из театра в сопровождении полковника Леона, которого читатель, без сомнения, уже узнал. Они направились по улицам Сент и Парадиз к отелю, находившемуся на углу площади Бонапарт.

Гонтран вошел в комфортабельное помещение в нижнем этаже, где он с утра поселился вместе с Леоной, и прошел в залу, примыкавшую к спальне. Гонтран был бледен, глаза его лихорадочно блестели. Полковник, наоборот, был холоден и спокоен, как человек, вполне довольный собою. Он даже насвистывал сквозь зубы финал из последнего акта «Семирамиды».

— Полковник, — сказал де Ласи, бросаясь на оттоманку, — понимаете ли вы, что мы сделали подлость!

— Это несчастное совпадение!..

И полковник спокойно пожал плечами.

— Убить его, — продолжал Гонтран, — разве это не значит оскорбить память моего отца?

— Согласен! Но разве вы не замечали, — холодно продолжал полковник, — что когда возвышенные чувства вмешиваются в прозу нашей жизни, то мы делаем глупости?

— Как это? — спросил Гонтран.

— Дорогой мой, если вы начнете говорить фразы о дружбе, уважении к памяти предков и прочее, то кончится тем, что слезы выступят у вас на глазах; вы расстроите себе нервы, лишитесь сна, завтра рука ваша будет дрожать, в глазах появятся красные круги, и вас убьют. Вот до чего доводит поэзия.

Полковник рассмеялся.

— Итак, я должен драться?

— Конечно, если вы не захотите носить на щеке прикосновение генеральской перчатки, да притом вам, наверное, не улыбается драться с шестью членами общества «Друзей шпаги»?

— О, какая низость! — прошептал Гонтран вне себя.

— Мой бедный друг, — сказал полковник сочувственно, — вы еще недостаточно закалены и придаете слишком много значения предрассудкам. Но это пройдет со временем, будьте уверены.

Гонтран не отвечал; он опустил глаза, как преступник, выслушивающий свой смертный приговор.

— Теперь, мой дорогой друг, — продолжал полковник, — если вы захотите выслушать меня, то ляжете в постель и заснете, предоставив мне разбудить вас. Я выберу шпаги и закажу карету. Доброй ночи, прощайте.

И полковник вышел, продолжая напевать арию. Гонтран долго не мог прийти в себя. Наконец, он понял весь ужас ассоциации, в которую он вступил из-за желания обладать Леоной; теперь он понял, что вместо свободного человека он сделался навеки рабом и орудием в руках своих сообщников.

Когда маркиз вошел в свою комнату, то застал в ней Леону, взволнованную и грустно улыбавшуюся ему.

— О, Боже мой! — сказала она. — Что с вами? Отчего в так бледны?

— Сегодня, — сказал он сухо, — настал день расплаты.

— Расплаты? — спросила она с удивлением.

— Да, сегодня я расплачиваюсь за вашу любовь, — сказал он с судорожной улыбкой. — До сих пор я только наслаждался.

И, повернувшись спиной к пораженной Леоне, он повалился на кушетку, решившись заснуть одетым. Он спал долгим беспокойным сном; его все преследовали какие-то видения, и он бормотал бессвязные слова. Леона слушала и дрожала.

Гонтран просыпался несколько раз и снова засыпал; наконец на рассвете полковник постучал в дверь. Гонтран вскочил, сразу все вспомнил и пришел в ужас и от самого себя, и от той роли, которую он играл. Он решил:

— Я дам себя убить… это справедливее… Затем Гонтран открыл дверь полковнику.

— Как! — удивился тот. — Вы не ложились? Да вы с ума сошли!

Гонтран пожал плечами.

— Я забыл раздеться, — сказал он.

— Глупо, друг мой. Смотрите, вы бледны, ваши нервы напряжены. Это может дорого обойтись вам.

— Э! Не все ли равно?

— Ну, — флегматично заметил полковник, — это не в наших интересах.

Затем он прибавил мягче, почти дружески:

— Друг мой, когда джентльмен идет на дуэль, то он собирается на нее, как на бал, и надевает праздничное платье. Займитесь немного своим туалетом, смените белье, переоденьтесь в сюртук, широкие брюки и наденьте ботинки. Ах да, кстати, я взял у Зуэ отличные шпаги; они чрезвычайно легки. Попробуйте, — и полковник подал шпагу маркизу, который невольно описал ею круг в воздухе.

Гонтран переоделся и, когда был совершенно готов, вошел к Леоне: она спала и показалась ему теперь прекраснее, чем когда-либо. У Гонтрана закружилась голова, и он почувствовал, что жажда жизни снова овладела им. Он захотел жить для любви.

Полковник взял его под руку, и они тихо вышли из комнаты, не разбудив Леону.